Между тем положено свидание государя с Наполеоном, и оно приуготовлено на средине Немана, где съехались они в одно время. Король Прусский находился с ними на берегу! Чрез несколько дней государь переехал в Тильзит, где среди французской армии караул его состоял из одного баталиона гвардии Преображенского полка и двух эскадронов лейб-гусарского полка.

Вскоре заключен мир; все выгоды оного были на стороне Наполеона; им все изъявления почтения, то есть все оного наружности, оказаны государю. Не отказано желание, чтобы был принят и король Прусский. Наполеон показывал маневры своих войск. Государь в лагере их был принят с блистательною почестью, каковая отдается самому Наполеону. Свиту государя составляли все маршалы и множество генералов.

Наконец приглашаема к обеду королева Прусская [94] . Красавица с наполненными слез глазами, стараясь казаться веселою, предстала победителю, против которого возбуждала она к войне свои ополчения. Между тем армии начали возвращаться в свои пределы и назначен день прощания. Вся гвардия Наполеона в новой одежде (благодаря Пруссии), в блистательнейшем порядке, и в голове колонны баталион Преображенского полка, прошла мимо обоих императоров, и они, простившись, в одно время выехали из Тильзита.

Войска арьергарда возвращены в дивизии, коим они принадлежали; мы все, служившие под командою генерала князя Багратиона, проводили любимого начальника с изъявлением искренней приверженности. Кроме совершенной доверенности к дарованиям его и опытности, мы чувствовали разность обхождения его и прочих генералов.

Конечно, никто не напоминал менее о том, что он начальник, и никто не умел лучше заставить помнить о том подчиненных. Солдатами он был любим чрезвычайно. Я, простясь с товарищами, отправился в Россию.

Итак, кончил я войну с самого начала оной и до заключения мира в должности начальника артиллерии в авангарде. По особенному счастию моему, не потерял я в роте моей ни одного орудия, тогда как многие, в обстоятельствах гораздо менее затруднительных, лишались оных.

Вообще из артиллерии, бывшей в команде моей, брошено одно орудие Псковским мушкетерским полком, но и тут нельзя упрекнуть артиллерийского офицера [95] . Я имел счастие приобрести благоволение великого князя Константина Павловича, который о службе моей отзывался с похвалою. Князя Багратиона пользовался я особенным благорасположением и доверенностию.

Он делал мне поручения по службе, не одному моему званию принадлежащие. Два раза представлен я им к производству в генерал-майоры, и он со стороны своей делал возможное настояние, но потому безуспешно, что не было еще до того производство за отличие, а единственно по старшинству. Между товарищами я снискал уважение, подчиненные были ко мне привязаны.

Словом, по службе открывались мне новые виды и надежда менее испытывать неприятностей, нежели прежде. В продолжение войны я получил следующие награды: за сражение при Голимине золотую шпагу с надписью «За храбрость», при Прейсиш-Эйлау Св. Владимира 3-й степени, при Гутштатте и Пасарге Св. Георгия 3-го класса и при Гейльсберге алмазные знаки Св. Анны 2-го класса.

Записки артиллерии генерал-майора Ермолова. От окончания войны в Пруссии до кампании 1812 года

Отправившись из Тильзита в Россию, проезжал я в Вильну, где нашел генерала Беннигсена. Он принял меня с тою же благосклонностию, каковую оказывал мне с самой моей молодости. Разговаривая о войне, он сказал мне, что летняя кампания в Пруссии производилась совершенно не так, как он желал. Ему обещано было подкрепление из 30 тысяч человек, с которыми намеревался он вместе с раннею весною начать действительную кампанию, когда силы Наполеона развлечены были осадою Данцига.

Подкрепление умедлено и назначено наконец к первому числу мая непременно, но со всем тем по день заключения мира не прибыло к армии ни одного человека. Подкрепление сие состояло из двух дивизий рекрут, пред самым походом получивших оружие, употребление коего совершенно им было незнакомо. Не менее половины сих рекрут, проходя Минскую и Виленскую губернии, оставлены в госпиталях.

Генерал Беннигсен говорил мне, что он предлагал государю после сражения при Прейсиш-Эйлау отправить к Наполеону ловкого человека, который, предложив о размене пленных, старался бы изведать средства наклонить его к миру и надеялся заключить выгодный [96] .

В местечке Шклове присоединился я к дивизии (названия не помню), расположенной лагерем. В конце августа прибыл инспектор всей артиллерии граф Аракчеев, осмотрел артиллерию, распределил укомплектование оной и, продолжая прежнее неблаговоление, приказал мне оставаться в лагере по 1-е число октября, когда всем прочим артиллерийским бригадам назначено идти по квартирам 1-го сентября.

К сему весьма грубым образом прибавил он, что я должен был приехать к нему в Витебск для объяснения о недостатках. Я отвечал, что неблагорасположение ко мне не должно препятствовать рассмотрению моих рапортов. Оскорбили меня подобные грубости, и я не скрывал намерения непременно оставить службу. Узнавши о сем, граф Аракчеев призвал меня к себе и предложил дать мне отпуск для свидания с родственниками, приказал приехать в Петербург, чтобы со мною лучше познакомиться.

Я поступил в 9-ю дивизию генерал-лейтенанта князя Италийского, графа Суворова-Рымникского, сына великого Суворова, и квартира моя назначена в местечке Любаре на Волыни.

Вскоре получил я высочайший рескрипт на мое имя и деньги для награждения нижних чинов, отличившихся храбростью. Это был первый пример подобной награды!

В то же время граф Аракчеев писал мне, что о награде ходатайствовал он, желая доказать уважение его к отличной моей службе.

В Петербург приехал я, когда граф Аракчеев из инспекторов всей артиллерии поступил в звание военного министра. Он принял меня с особенным благоволением и встретил объявлением новой награды. Государь пожаловал в знак отличия нашивки на мундир конным артиллерийским ротам моей и князя Яшвиля. Сам представлял меня императору, и мне нетрудно было видеть, что предупредил его в мою пользу.

Пробыв в Петербурге три дня, я подал графу Аракчееву записку о том, что во время ссылки моей при покойном государе Павле I многие обошли меня в чине, и что потому состою я почти последним полковником артиллерии. Я объяснил ему, что если не получу я принадлежащего мне старшинства, я почту и то немалою выгодою, что ему как военному министру известно будет, что я лишен был службы не по причине неспособности к оной.

Не получив ответа на поданную записку, в тот же день выехал я из Петербурга. Остановившись в Орле у моих родных, получил известие, что я при общем производстве по артиллерии пожалован генерал-майором и назначен инспектором части конно-артиллерийских рот, с прибавлением к жалованью двух тысяч рублей.

В сем новом звании отправился я для осмотра конной артиллерии в Молдавской армии под начальством отличного долголетием фельдмаршала князя Прозоровского, коего главная квартира находилась в Яссах. Военные действия были прекращены на некоторое время. Я был свидетелем перехода войск в лагерь при Катени, знаменитый зарождением ужасных болезней в войсках и истреблением большого числа оных.

Никакие убеждения не сильны были отклонить от занятия убийственного сего лагеря. Войска делали марши не более 15 верст и редко употребляли на то и менее десяти часов, ибо устроенные в большие каре и в середине оных имея тяжелые обозы, медленно двигались они, по большей части без дорог. Фельдмаршал не переставал твердить, что он приучает войска к маневрам. Подверженные нестерпимому зною, войска очевидно изнурялись, и фельдмаршал, вскоре переселившийся в вечность, отправил вперед себя армию не менее той, каковую после себя оставил.